Журнал «Историк»: Цена заблуждения

Генералы Русской императорской армии оказались причастны к антимонархическому заговору, приведшему к отречению царя, уверен доктор исторических наук Андрей Ганин. Чем была обусловлена их нелояльность Верховному главнокомандующему и как сложилась судьба представителей офицерской корпорации в последующие годы?

Русские офицеры, вплоть до самых высоких чинов, как правило, плохо разби­рались в  политике. Мно­гие из них, недолюбливая Николая II, полагали, что его отстра­нение улучшит положение дел на фронте и  в тылу. За это наивное за­блуждение офицерам, как и стране в целом, пришлось заплатить высо­кую цену. 

ВОЙНА И АРМИЯ

 – Сколько офицеров было в Русской императорской армии накануне Февральской революции?

– Точную цифру исследователи пы­таются установить до сих пор. Суще­ствуют лишь рамочные данные – верх­няя и нижняя планки, причем на октябрь 1917 года. По этим оценкам, к началу Гражданской войны насчи­тывалось от 250 тыс. до 320 тыс. офи­церов, среди которых офицеры во­енного времени составляли порядка 190–260 тыс. человек.

– Многие ли офицеры были монархистами по своим взглядам?

– Если говорить о кадровом офицер­стве, то да, оно воспитывалось на иде­алах преданности императору и поли­тики как таковой для этих офицеров не существовало. Даже их монархизм трудно назвать формой политической активности: он был естественным миропониманием. Впрочем, в офицерской среде издав­на были и приверженцы конституци­онной монархии, и республиканцы, появлялись сторонники социалисти­ческих течений. Вспомним Первую русскую революцию. Всем известен яркий пример офицера-революцио­нера – лейтенанта Петра Петровича Шмидта. Тогда же возникли и офи­церские революционные организа­ции. Популярность стали завоевывать эсеры. Тем не менее даже после этих событий речь шла о незначительной части оппозиционного властям офи­церства. Причем ее представители вос­принимались корпорацией в качестве отщепенцев.

– Как повлияла на мировоззрение офицерского корпуса Первая мировая война?

– Прежде всего следует говорить о том, что война полностью переме­нила сам офицерский корпус, его со­циальный облик. За короткий срок в  него влились десятки тысяч лю­дей, не имевших ничего общего с до­ военным офицерством. Это был срез всего русского общества, и в офицер­ скую корпорацию эти люди несли не офицерское мировоззрение, которым еще не прониклись, а мировоззрение своих сословий. Размывалась и си­стема ценностей. В советское время был распространен термин «демокра­тическое офицерство». Действитель­но, новые офицеры часто не имели дворянского происхождения, явля­лись выходцами из непривилегиро­ванных сословий, и среди них монар­хические идеи были, конечно, уже не столь популярны. В итоге упразднение монархии в 1917 году почти не вызвало неприятия в армии.

– Как офицеры относились к Николаю II?

– По-разному, как и к монархиче­ской идее. Однако ко времени револю­ции было немало разочаровавшихся, и не только в институте монархии, но и непосредственно в личности монар­ха. Что особенно важно, такие люди были в военном руководстве.

Николая II, по многочисленным сви­детельствам лично знавших его совре­менников, трудно отнести к интеллекту­алам или к волевым, сильным и после­довательным правителям. Кроме того, императорская семья стала объектом дискредитирующих слухов (в том чис­ле о связях императрицы-немки с про­тивником), которым в  условиях войны верили даже представители генералите­та. Генералы видели, что монарх не со­ответствует занимаемому положению в воюющей стране. Распутинщина лишь усугубила циркулировавшие слухи.

Незатейливый политический багаж верховного вождя русской армии в во­енное время неизбежно вступал в про­тиворечие с набиравшей обороты профессионализацией военного дела. Это имело отношение в первую очередь к интеллектуальной части офицерского корпуса в лице наиболее развитых представителей Генерального штаба. И здесь ключевой фигурой, человеком, видев­шим гибельность ситуации, являлся начальник штаба Верховного главно­ командующего, ближайший сотрудник императора генерал Михаил Василье­вич Алексеев. Весной 1917 года Алексе­ев рассказывал своему сподвижнику ге­нералу Антону Ивановичу Деникину об обнаружении у императрицы двух эк­земпляров секретной карты фронта, ко­торые предназначались для императо­ра и Алексеева, что его, как начальника штаба Верховного главнокомандующе­го, не могло не беспокоить. В итоге Алексеев и другие генералы, стоявшие во главе армии (в основном генштабисты), оказались соучастника­ ми антимонархического заговора, при­ ведшего к перевороту. Руководил этими планами председатель Центрального во­енно-промышленного комитета Алек­сандр Иванович Гучков. Все произошло бескровно, поскольку генералитет вы­ нес солидарное решение и  сумел вну­шить императору мысль о том, что по­ беда в войне возможна только в случае его отречения. Летом 1917 года Гучков не без гордости рассказывал Чрезвычай­ной следственной комиссии Временного правительства о подготовке заговора.

ПОРА РАЗОЧАРОВАНИЙ

– Офицеры Русской императорской армии хорошо разбирались в политике?

– За единичными исключениями, подтверждающими правило, они в по­литике не разбирались вовсе. После февральских событий 1917 года новые хозяева страны в  считанные дни ото­ двинули основных генералов-заговор­щиков от рычагов управления армией.

Затем стали происходить неприятные как для вчерашних «переворотчиков», так и для всей армии вещи, включая массовые чистки командного состава. У пришедших к власти политиков была своя команда военных экспертов, ко­торые и получили назначения. Но в ре­зультате насаждения так называемой «революционной сознательности» в  ар­мии рухнула дисциплина, после чего любые попытки ее восстановить ока­зывались ни к чему не ведущими полу­ мерами. Генералитет снова попробовал вмешаться в политику в августе 1917-го, когда произошло выступление генерала Лавра Георгиевича Корнилова. И вновь военные не сумели реализовать свою по­литическую программу. Однако это выступление сформировало ядро будущих лидеров Белого движения.



Митинг 1-го пулеметного полка в здании Офицерского собрания. Петроград, 1917 год

– Как Февральская революция 1917 года повлияла на настроения офицеров? Многие ли из них симпатизировали Временному правительству?

– Сложно говорить о  единой реак­ции, поскольку, повторюсь, за годы войны офицерский корпус утратил политическую и  мировоззренческую цельность. Поначалу у  многих была эйфория. Потом появилось разочаро­вание. В целом неподчинение солдат­ских масс воспринималось негативно. Причем речь не только о самосудах, которые напрямую угрожали безопас­ности офицеров. 1917 год дает просто фантасмагорические картины взаи­моотношений между солдатами и ко­мандным составом. Например, во вре­мя печально известного наступления Керенского на Юго-Западном фрон­те летом 1917-го 24-й Финляндский стрелковый полк понес большие по­тери. Стрелки решили, что с них довольно, и отправились в тыл, а их ко­мандир, седовласый полковник, стоял перед ними на коленях и тщетно умо­лял вернуться.

Но если все же делать некоторые обобщения, то лето 1917 года стало периодом разочарования офицерства во Временном правительстве, кото­рое не доверяло офицерам и не защи­щало их от произвола. Стало ясно, что надежды весны 1917-го на то, что устранение «темных сил» и радикаль­ная смена власти повысят обороно­способность страны, оказались иллю­зорными. Объявленные свободы не принесли победы, а лишь разрушили военный организм, одни бездарные правители сменились другими.

Некоторые генералы, наблюдая политическое бессилие Временного правительства, сожалели, что спо­собствовали отречению Николая II от престола и приходу к власти деструк­тивных элементов. Многие начали задумываться о военной диктатуре, возлагали в этом отношении надеж­ды на Корнилова. Однако и эти на­дежды не оправдались. Провал кор­ниловского выступления, близкого устремлениям немалой части офи­церства в качестве силового вариан­та выведения страны из затяжного общественно-политического кризи­са, вызвал растерянность, разочаро­вание. И он усилил антиофицерские настроения в солдатской среде.

Политически активных в офи­церской корпорации было немного, и для основной массы дальнейший выбор оказался ограниченным: либо примкнуть к Белому движению как к  движению кадрового офицерства, выражавшему его интересы, либо плыть по течению с большой вероят­ностью попасть в ряды красных, за­хвативших значительную часть страны и проводивших антиофицерскую политику. Существовали и менее распространенные варианты: «нацио­нализироваться», поступив в  армию одного из возникших на руинах им­перии национальных государств, либо, вовсе расставшись с  военной службой, уклоняться от Граждан­ской войны и искать заработок на стороне.

ДВА ВЗГЛЯДА НА БОЛЬШЕВИКОВ

– Была ли близка офицерам идея Учредительного собрания?

– Я бы не стал переоценивать зна­чимость Учредительного собрания для менталитета офицеров. Да, бе­лые позднее выдвинули созыв пар­ламента в качестве базового лозунга политики непредрешенчества, пыта­ясь усидеть одновременно на монар­хическом и  республиканском стуль­ях. Однако это был лишь символ легитимной власти, призванный за­ маскировать присущую части белых, но дискредитированную монархиче­скую идею. К реальному Учредитель­ному собранию и ко многим его депу­татам крайне левого спектра (прежде всего к большевикам и левым эсерам) в  белом лагере относились безо вся­кого пиетета. В случае победы белые, несмотря на декларации, вряд ли до­пустили бы свободные перевыборы с участием леворадикальных партий: не за это они боролись с большевика­ми и их попутчиками.

 – В 1917–1918 годах многие офицеры считали большевиков участниками мирового еврейского заговора, верили в то, что Ленин – агент германского Генерального штаба. Чем вы это объясняете? Какие шаги большевиков оттолкнули от них значительную часть офицерства?

– Это объясняется очень просто. Офицеры не знали и не понимали по­литической жизни, но они видели факты. Ленин и его сторонники вы­ ступали за поражение Российской империи в  Первой мировой войне как враги своей страны, и в 1917 году ленинцы, возвращавшиеся в Россию, в подрывных целях были пропуще­ны немцами через их территорию. Это фактура, которую никто не оспа­ривает. Следовательно, Ленин и его приверженцы выступали в качестве агентов Германии, но не шпионов в вульгарном смысле, а агентов влия­ния, поскольку интересы сторон со­ впадали: каждая надеялась исполь­зовать возможности партнера в своих целях. К  сожалению, в силу сравни­тельно узкого политического круго­зора офицерству, даже наиболее ин­теллектуально развитому, трудно было понять, что после захвата вла­сти большевиками их интересы с ин­тересами Германии разошлись.

Что касается еврейского вопро­са, то до 1917 года лица иудейско­го вероисповедания не допускались в  офицеры. При этом в офицерской корпорации были сильны националистические настроения. Высокий про­цент евреев среди большевистского руководства, конечно, не добавлял очков этой партии в  представлении носите­лей такого мировоззрения.

Поначалу большевики продолжили прежний антиофицерский курс, существовавший при Временном правитель­стве. Были отменены титулы, ордена, мундиры, ношение погон, то есть все те внешние атрибуты корпорации, которые были дороги офицерам. Разумеется, это отталкивало. Смена власти сопровожда­лась новым витком насилия в отноше­нии офицерства, поскольку органы пра­вопорядка попросту не контролировали ситуацию. Большевики, кстати, высту­пали против самосудов, но на первых по­рах ничего не могли с этим поделать. И, безусловно, сильнейшим ударом стал Брестский мир. Лишь немногие офицеры осенью 1917 года пришли к пониманию, что армия небоеспо­собна и нужно замиряться с против­ником. Большинство же восприняли начало мирных переговоров и  после­дующую уступку колоссальных терри­торий как проведение большевиками в жизнь вышеупомянутых немецких интересов. А с предателями офицерам-патриотам было не по пути.

Только позднее, уже в ходе Граждан­ской войны, когда политика большеви­ков, возглавивших страну, в результа­те столкновения с действительностью неизбежно поменялась в  сторону го­сударственнической и центр высту­пил в  качестве собирателя земель рассыпавшейся на кусочки страны, офицерство стало активнее поддержи­ вать большевиков по идейным сообра­жениям.

– Сколько офицеров служило у  красных и у белых? Многие ли избежали участия в  братоубийственной Гражданской войне?

– Вопрос о численности офицеров в лагерях Гражданской войны до сих пор не решен в науке. Удалось решить его пока лишь в отношении компакт­ных групп офицерства, в  частности генштабистов. Начну с них. Около десяти лет назад я занялся составле­нием персональной базы данных по выпускникам Николаевской военной академии, участвовавшим в Граж­данской войне. В основу базы легли документы российских и  зарубеж­ных архивов. В 2007–2016 годах бла­годаря поддержке Российского гуманитарного научного фонда удалось реализовать грандиозный замысел обследования архивов тех государств, в армиях которых в 1917–1922 годах служили наши генштабисты (помимо России это Финляндия, Эстония, Лат­вия, Литва, Польша, Украина, Гру­зия, Армения, Азербайджан). Кроме того, велась работа по всем круп­ным комплексам архивных докумен­тов данной проблематики в  США, Франции, Чехии и Сербии. Ниче­го похожего до этого никто не пред­принимал. На данный момент база включает 2837 персоналий (не толь­ ко «патентованных» генштабистов, но и  прошедших сокращенную под­ готовку и даже неудачно обучавших­ся). Из них в Красной армии служили 1579 человек, у белых – 1755. Эти цифры накладываются друг на друга в связи с  перемещениями офице­ров. По этой причине просто высчи­тать проценты невозможно, однако я  выработал специальную методи­ку подсчета по местам службы офи­церов, позволяющую учитывать тех, кто прошел через несколько армий. При таком подсчете на РККА прихо­дится 39,7% мест службы, на белые армии  – 46,4% и  на национальные армии – 13,9%.

Относительно офицерства в  це­ лом, по моим оценкам, через Крас­ную армию могло пройти около 100 тыс. офицеров, через белые армии – от 110 тыс. до 130 тыс. и через нацио­нальные армии  – порядка 30 тыс. Эти показатели также накладывают­ся друг на друга из-за перебежчиков и пленных. Есть основания полагать, что немало офицеров уклонились от участия в Гражданской войне. Одна­ ко тут мы упираемся в отсутствие каких-либо цифр.

– По каким причинам офицеры шли на службу в Красную армию?

– У нас любят рассуждать о тех или иных мотивах офицеров, но ста­тистика неумолимо свидетельству­ет, что абсолютное большинство (не менее 90%) оказались в Красной армии по мобилизации. Если же брать добровольческий период (первую по­ловину 1918 года), когда немного­ численные офицеры в новую армию все же вступили, то здесь ситуация разнообразна. По итогам исследова­ний удалось составить сравнительно полный список такого рода причин. В этом списке – служба по инерции в тех или иных учреждениях или штабах старой армии (многие учреж­дения просто сменили вывеску, про­должая работать в  рамках РККА), стремление к профессиональной само­ реализации в военном деле, патрио­тический порыв в связи с отражени­ем немецкого наступления в начале 1918 года, проживание, служба, род­ственные связи на советской тер­ритории, вера в твердую централь­ную власть, стремление сохранить за собой контроль над армией, под­польная работа, отсутствие средств к существованию, карьеризм, жела­ние обезопасить себя от репрессий, идейная приверженность больше­вистской программе, протестные на­строения (например, некоторых воз­мущала украинизация, почему они и шли к красным).

– В своей книге «Повседневная жизнь генштабистов при Ленине и  Троцком» вы сравнили перемещения генштабистов из одного лагеря в  другой с  движением молекул. Каковы масштабы таких «перелетов»?

– Ярчайшей чертой Гражданской войны стали многочисленные пере­ ходы из лагеря в  лагерь. Если гово­рить о генштабистах, перемещения которых мне удалось практически полностью выявить, то из упомяну­тых 2837 человек не менял места службы за время Гражданской вой­ны 1841 офицер, тогда как 996 по­ служили в  нескольких армиях. Это было по-настоящему массовым явле­нием. В масштабах всего офицерства счет должен идти как минимум на тысячи. В случае успеха на каком-ли­бо фронте туда начинали переходить и офицеры.



Наркомвоенмор Лев Троцкий после инспектирования войск на Восточном фронте.
1918 год

КАДРЫ РЕШАЮТ ВСЕ

– В СМИ встречаются утверждения, что семьи служивших в РККА бывших офицеров императорской армии находились в заложниках. Часто ли большевики брали в  заложники членов их семей? Что им грозило? – Ответить на этот вопрос можно от­сылкой к  предыдущему. Просто заду­ маемся: могли ли тысячи офицеров де­зертировать из Красной армии, если бы действовала такая мера? Конечно, нет. Действительно, существовали рас­поряжения о взятии в заложники чле­нов семей изменников, но подобные ре­прессии были неэффективны и техни­чески трудновыполнимы. Фактически же они реализовывались лишь в  еди­ничных, наиболее громких случаях, вроде ареста в 1919 году жены знаме­нитого командира Особого корпуса, а позднее 2-й Конной армии, бывшего войскового старшины Филиппа Кузь­мича Миронова. Причем женщину освободили без каких-либо последствий. Позднее сам Лев Троцкий признавал, что едва ли кого-то расстреляли как за­ложника за изменников-военспецов. Это была декларативная мера устраше­ния. Впоследствии приказы о  залож­никах были растиражированы анти­большевистской печатью в пропаган­дистских целях.

– Многие ли военспецы сделали карьеру в Красной армии? Кто из них пользовался доверием и покровительством Ленина, Троцкого, Сталина?

– Ярких взлетов было много, ведь полностью обнулилась вся прежняя иерархия, старые карьерные лифты перестали работать, появилась воз­можность продвинуться по службе действительно способным военачаль­никам. Так, недавний подпоручик Ми­хаил Николаевич Тухачевский в 25 лет командовал армией, а в 27 лет – фрон­том. Два полковника с академическим образованием Иоаким Иоакимович Ва­цетис и Сергей Сергеевич Каменев ста­ли советскими главнокомандующими. Недавний прапорщик Гая Дмитриевич Гай командовал армией. Все они до ре­волюции о подобном взлете и мечтать не могли. Военрук Высшего военно­го совета, бывший генерал император­ской армии Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, Каменев и Тухачевский были выдвиженцами Ленина. Выдвиженца­ми Сталина считались командующий Южным, а затем Юго-Западным фронтом Александр Ильич Егоров (бывший подполковник) и командовавший последовательно 9-й, 14-й и 13-й армиями Иероним Петрович Уборевич (бывший подпоручик). Главкома Вацетиса мож­но отнести к ставленникам Троцкого.

– Какой вклад внесли офицеры в создание Красной армии и в победу большевиков в Гражданской войне?

– Вклад этот колоссален. Бывшие офицеры были задействованы во всех частях советской военной машины, на фронте и в тылу. Вновь обратимся к беспристрастным цифрам. Воен­спецами были 85% командующих фронтами, 100% начальников фронтовых штабов, 82% командармов, свы­ше 91% начальников армейских шта­бов, более 90% преподавательского состава военно-учебных заведений. Что касается генштабистов, то они занимали многие ключевые посты. Ими были все главкомы, начальни­ки Полевого штаба Реввоенсовета республики, Всероссийского главно­го штаба, 52,4% командующих фрон­тами и 40,6% командующих армиями. Поначалу настороженно восприни­мавший курс Троцкого на привле­чение бывших офицеров в РККА Ленин в 1920 году признал, что без военспецов не было бы ни Красной армии, ни ее побед. 

Ссылка на оригинал интервью.