Стратегия: Война, революция, бизнес // Terrabooks.ru (23.02.2018)

Глава 22. Формулы, мифы и пропаганда

Так фабрикуют мысли. С этим можно  Сравнить хоть ткацкий, например, станок.

Гете, «Фауст» (пер. Н. Холодковского)

Вебер и Дьюи представляли разные направления либеральной критики марксизма, но существовала критика и более консервативная, которую развивала так называемая итальянская школа неомакиавеллизма. Ее основными представителями были сицилиец Гаэтано Моска, занимавший большие академические и политические посты в Италии, немецкий социолог Роберт Михельс, проведший большую часть своей активной жизни в Италии, и итальянец Вильфредо Парето, начавший карьеру в Италии, а затем перебравшийся в Женеву. Их идеи складывались как коррективы к ожиданиям постепенного установления более равного и демократического общества и отражали не столько стратегические императивы, сколько понимание пределов, которых стратегия может добиться. Они представляли отход от политэкономии к социологии, поскольку объясняли менее рациональные аспекты социального поведения. Представителей данного течения называли наследниками Макиавелли не только из-за итальянских корней, но также потому, что они приняли его за образец несентиментального подхода в изучении политики, соглашающегося с суровыми реалиями ее практики и критически относящегося к успокоительной риторике ее проводников. Их главный посыл заключался в том, что меньшинство всегда будет править большинством. Ключевые вопросы, соответственно, вращались вокруг того, какие средства нужны элите для удержания своих позиций и как ее можно оттуда сместить. Наиболее значимую эмпирическую работу по изучению влияния организационных нужд на демократические установки провел Роберт Михельс, ученик Вебера. Будучи действующим членом Социал-демократической партии Германии, Михельс признавал главенствующую роль партийной бюрократии в формировании ее целей и стратегии. Никто не сомневался, что капиталистические партии недемократичны, как бы они не ссылались на «волю народа»; в то же время социалистические партии ставили демократический принцип под еще больший вопрос из-за их предполагаемого эгалитаризма. Анализ Михельса отлично вписывался в теории Вебера о бюрократизации. Однако, в отличие от своего радикального ученика, Вебер был согласен на постепенную утрату революционного духа. Концепты наподобие «истинной воли народа», говорил он Михельсу, «для меня давно перестали существовать; они — всего лишь фикция». Изучение Михельсом СДПГ в довоенный период показало, как рост членства и успехи на выборах лишили партию боевого духа: «Организация становится для партии жизненно необходимой». Пока партия растет, ее верхушка довольна и не станет рисковать организацией, предпринимая решительные действия, идущие вразрез с политикой государства. По мере роста заинтересованности партии в своей долговечности, отмечал Михельс, «из средства организация превращается в цель». Организация — требовательный и сложный организм, для управления которым требуются особые навыки. Те, кто знает, как управлять финансами, общаться с участниками, издавать литературу и проводить кампании, выдвигаются на ведущие позиции и контролируют как форму, так и содержание коммуникаций. Пока они едины, у относительно некомпетентных масс нет никакого шанса навязать им свою волю. «Говоря “организация”, мы говорим “олигархия”», — таков был «железный закон» Михельса. Помимо этого закона и вытекающего из него разочарования социализмом, Михельс мало что мог добавить относительно теории. В этом смысле более важной фигурой являлся Моска. Он отталкивался от простого постулата: во всех политических системах, повсеместно и во все времена, существовал правящий класс, «меньшинство влиятельных личностей, которым большинство, добровольно или нет, передавало управление».

Моска считал правление одного человека столь же маловероятным, как и правление большинства. Причина заключалась в необходимости организации. Большинство было по определению дезорганизовано, а индивид изначально не подлежал организации. Поэтому только меньшинство могло оставаться организованным, а это означало, что основная политическая борьба также происходит внутри элиты.

Чтобы выдвинуться на ведущие роли, требовался труд и амбиции — в гораздо большей степени, чем стремление к справедливости и альтруизм. Еще важнее были «проницательность, интуитивное понимание индивидуальной и массовой психологии, сила воли и в особенности уверенность в себе». Изменяющиеся обстоятельства приводили к подъему и упадку элит — священники процветали в религиозных обществах, а воины — в нацеленных на войну. Если отдельная социальная сила теряла свое значение, утрачивали его и те, чья власть была основана на этой силе. Парето шел по стопам Моски (хотя и не всегда, по утверждению последнего, до конца принимал его идеи). Инженер по образованию, успевший поработать в промышленности, Парето сначала сделал себе имя в экономике, а затем — в социологии. Будучи профессором экономики в Лозаннском университете, он работал в неоклассической традиции. Парето являлся последователем Леона Вальраса, отца теории всеобщего равновесия, выработавшего представление о том, что если все прочие рынки в экономике находятся в состоянии равновесия, то и любой отдельный рынок также будет в равновесии. В своей книге 1885 года «Элементы чистой политической экономии», Вальрас доказывал это математически, тем самым утверждая прецедент для экономической теории, который с энтузиазмом подхватили в середине следующего века, особенно в США. Парето внес в теорию экономики два важных элемента. Принцип Парето гласил, что 80% эффекта происходят от 20% причин. Это приблизительное «правило большого пальца» указывало на то, что малая доля входа отвечает за непропорциональную долю выхода, что само по себе опровергает представления о равенстве. Во-вторых, и это еще более важно, он создал концепцию эффективности Парето, которая оказала большое влияние на развитие экономической мысли. В 1902 году он опубликовал критику марксизма, отражавшую его отход от экономики к социологии. Парето ценил идеи Маркса относительно классового конфликта и его непредвзятый подход к анализу человеческого поведения, однако не разделял его убежденности в том, что классовый конфликт будет преодолен с победой пролетариата. Возможно, люди действительно верят, что сражаются за правое дело, возможно, что в это верит даже и их верхушка. На практике, однако, элита всегда будет бороться только за себя. Даже в коллективистском обществе будет существовать конфликт — например, между интеллектуалами и неинтеллектуалами. Одной из важнейших и влиятельнейших тем у Парето, возникшей благодаря его знакомству с инженерией и экономикой, являлось социальное равновесие. Он утверждал, что общества по определению сопротивляются изменениям. Если их будоражат внутренние или внешние силы, развивается противоборствующее движение, так как они стремятся вернуться к исходному состоянию. Элитаризм Парето отражался в его взглядах на массы как на «оставшееся человечество» («некомпетентное, лишенное поэтому энергии, характера и интеллекта»), из которого выделилась элита, — точно так же и поведение остается нелогической категорией после того, как доля логики из него извлечена. Интригующим аспектом работы Парето был его анализ роли стратегии в политических системах. Сам он описывал его немного под другим углом, однако именно так можно перефразировать идиосинкразический язык, избранный им для своей наиболее влиятельной работы, четырехтомного исследования, опубликованного под названием «Разум и общество». Парето в нем ссылался не столько на стратегию, сколько на «логическое поведение». Такая рациональность была, по сути, процедурной: действие должно было ориентироваться на достижимые цели с применением соответствующих средств. В его терминологии это означало, что объективная цель (то, чего удалось достичь) и субъективная задача (что планировалось достичь) совпадали. Парето задавал весьма высокие стандарты логичности. «Нелогичное поведение», по контрасту, подразумевало расхождение объективных целей с субъективными задачами. При нем либо действие не соответствовало цели, либо заявленная цель была недостижима, либо применялись неподходящие методы. Примерами нелогичного поведения являлись магические практики, предрассудки, зависимость от рутины, стремление к утопии, а также излишняя уверенность в компетенции отдельных лиц и организаций, либо в эффективности определенных тактик. Парето видел корни нелогичного поведения в «осадке» (который остается после того, как все логичное вымывается). Он являлся постоянным инстинктивным фактором, влияющим на поведение, в то время как «производные» менялись в зависимости от времени и места. К анализу «осадка» Парето переходил во втором томе четырехтомника, и этот анализ довольно быстро становился крайне сложным и запутанным. В 4-м томе описанные ранее шесть видов осадка автор сводил до двух, а их описывал в терминах Макиавелли как различие между львами и лисами, олицетворяющими силу и хитрость. С лисами ассоциировался Класс I, отражающий «склонность к комбинациям» — стремление к установлению связей между разрозненными элементами и событиями, развитое воображение, попытки перехитрить остальных, вывернуться из сложной ситуации, навязать свою идеологию и сформировать устойчивую коалицию. Класс II, соответственно, ассоциировался со львами и отражал «настойчивость и постоянство», то есть стремление к консолидированию достигнутых позиций, к стабильности и порядку. Львы демонстрировали привязанность к семье, классу, нации и религии, призывали к солидарности, порядку, дисциплине и семейным ценностям. Парето приписывал львам большую готовность к применению силы. Хотя львы казались более консервативными, а лисы — более радикальными, это было вовсе не обязательно. В терминологии Парето идеология относилась к производным, а потому являлась рационализацией чего-то более глубинного. Силу можно было применять как для поддержания статус-кво, так и для его разрушения. В этом смысле Парето изображал как два класса «осадка» два полюса классической стратегии, силу и хитрость, один из которых решает проблемы с помощью силы физической, а другой — ментальной. Парето представлял эти характеристики не как степени одного свойства, а как различающиеся и взаимоисключающие типы. Элита чаще состояла из умных лисиц, сохраняющих свое положение с помощью хитрости и обмана, в то время как более основательные и не блещущие воображением львы составляли массы, связанные ощущением групповой лояльности. Лисы будут стремиться к власти с помощью уловок, изобретая идеологии, которые позволят внушить массам чувство удовлетворенности, а в кризисных ситуациях — прибегать к краткосрочным мерам, сулящим быстрый результат, а не к силовым решениям. В этом и заключается их уязвимость. Готовность к компромиссам и уловкам в тот момент, когда следует применить силу, будет ослаблять их режим. В определенный момент маневры лис перестанут работать, и им придется столкнуться с сильными оппонентами, перехитрить которых уже не удастся. Львы, оказавшись у власти, наоборот, опираются на силу и не стремятся к компромиссу, оправдывая это тем, что отстаивают высшие ценности. Поскольку одна группа не может выжить без другой, наиболее стабильный режим будет включать представителей обоих типов. На практике каждый будет стремиться упрочить собственное влияние. Режимы лис со временем будут приходить к упадку и станут уязвимы для внезапных силовых действий; режимы львов будут подвергаться проникновению со стороны лис и, таким образом, также испытывать постепенный упадок. Из всего этого Парето выводил постулат о «циркуляции элит». Элита будет всегда, но состав ее может меняться. Преимущество обычно на стороне более хитрого и ловкого, но не до такой степени, чтобы с ним нельзя было справиться силой. Идея о том, что политическую историю можно рассматривать как диалектику силы и хитрости, обладала определенной притягательностью. Однако Парето делал выводы в собственном политическом контексте, отражающем его скептицизм в отношении демократии и неприятие коррумпированной и циничной политики того времени; исторические параллели он проводил исключительно в поддержку своей теории, недооценивая поэтому влияние материальных изменений и рост бюрократизации. Это, однако, не помешало его идеям — как мы увидим далее — повлиять на консервативные круги, искавшие интеллектуально подкрепленные альтернативы социализму и Марксу. Консерваторы могли предполагать, что элиты существовали всегда; радикалы могли утверждать, что их можно свергнуть. И тех и других интересовало, как им удавалось удерживать власть, редко прибегая при этом к силовым мерам. И те и другие использовали в качестве объяснения идеологию. Уязвимость элит зависела от убедительности их идеологии для масс. Маркс предполагал, что вызов ей будет брошен с усилением классовой борьбы. Рост классового сознания приведет к тому, что у пролетариата возникнет политическая самоидентификация, то есть он перестанет быть просто аналитической категорией. К несчастью для данной теории, не только классовая структура развивалась более сложными путями, чем предсказывал Маркс, но и рабочие зачастую усваивали неподходящие представления. Социалисты ставили перед собой задачу продемонстрировать научную оправданность, а также политический потенциал истинного классового сознания. Они боролись с апологетами ложного сознания, от церковников, внушавших рабочим религиозную чушь, до реформаторов, — возможно, еще более вредоносных, — утверждавших, что они способны сделать систему более чуткой к нуждам рабочих, не прибегая к революции. По мнению консервативных элит, политическая стабильность зависела не от того, верны убеждения или ложны, а от того, удовлетворяют ли массы или же пробуждают в них мятежнические настроения. Моска писал о «политической формуле», которая служит правящему классу, убедительно связывая его власть с более широкими концепциями, в целом одобряемыми и принимаемыми. Примерами такой формулы являлись, например, расовое превосходство, божественное помазание или «народная воля». Формула должна была представлять собой нечто большее, чем «просто трюк или уловка», намеренно используемая циничными правителями для обмана народа. Она должна была отражать народные потребности. Моска выдвигал предположение о том, что массы предпочитают, чтобы ими «правили не на основании сугубо материальных или интеллектуальных мотивов, но на базе моральных принципов». Формула не обязательно соответствовала «истине», скорее, она нуждалась в принятии: стоило скептицизму в ее отношении распространиться достаточно широко, и его влияние начало бы подрывать установленный порядок. Увлечение вопросами массового сознания подкрепляла активно развивающаяся социальная психология. Особенно влиятельной оказалась книга Гюстава Лебона «Психология народов и масс», о которой уже упоминалось в главе, посвященной теоретику войны «Бони» Фуллеру. Опубликованная во Франции в 1895 году, но вскоре переведенная на много других языков, она во многом являлась еще одним консервативным элитарным исследованием, оплакивающим распад иерархии, когда «верховное право масс» заменило «верховное право королей». Лебон был враждебно настроен к социализму и профсоюзам, считая их примером того, как ловкие демагоги манипулируют народом. Особое внимание привлекли его рассуждения об источниках иррациональности в психологии толпы. Лебон утверждал — в русле, вскоре приобретшем огромное значение в общественных науках, — что на осознанные действия в основном влияет не здравый смысл, а «неосознанный субстрат, формирующийся на фоне унаследованных представлений». Такое влияние усиливалось, когда индивиды объединялись в толпу, где иррациональность правила бал. «Более того, становясь частью организованной толпы, человек спускается по лестнице цивилизации на несколько ступеней вниз. Сам по себе он может быть культурным, в толпе же становится варваром — то есть руководствуется инстинктами. Он демонстрирует спонтанность, жестокость, дикость, но также энтузиазм и героизм примитивных существ: это сходство усиливает также и легкость, с которой он подпадает под влияние слов и образов — никак не действующих на индивидов, составляющих толпу, по отдельности — и поддается на призыв совершать действия, идущие порой вразрез с его очевидными интересами и установившимися привычками. Личность в толпе превращается в песчинку среди других песчинок, легко подхватываемых ветром».

Читать далее