Историк литературы Наталья Громова: «Агентура — это и есть нерв системы» // Новая газета (24.04.2018)

— Как сейчас можно проникнуть в архив ФСБ?

— Во все нормальные архивы берешь отношение и идешь. В этот пускают только родственников, наследников. Но даже им не увидеть главное — основания, по которым человек сел, они будут в заклеенных конвертах.

— Чего боятся фээсбэшники?

— Засветить своих агентов. Я поняла, что агентура — это и есть нерв системы. Никакой агент не будет работать, если сдали предыдущих. Меня все время вот что удивляло: их абсолютно не смущали, допустим, в дневниках Берггольц антисоветские высказывания. Но касаться имен нельзя было ни под каким видом.

— Современную систему мы не можем оценить, но думаю, за тобой начинают присматривать, когда охват аудитории, например, в твоем фейсбуке превышает обычный.

— Существование в фейсбуке — это тоже в своем роде кружки по интересам.

— Именно. И некая замена ведению дневника.

— Только раньше их вели, чтобы упрятать от чужих глаз сокровенное, теперь с расчетом на аудиторию.

— Есть люди, которые рождаются с острым переживанием утекающего времени, с желанием запечатлеть его хотя бы на странице. В этом смысле поразительны дневники Ольги Берггольц. Ее дневники — безоглядная и беспощадная попытка понять свой путь. Честная по природе, она пытается преодолеть пропасть между верой в советскую идею и открывшейся ей после тюрьмы, куда она попала по «делу кировских писателей», страшной действительностью.

— Она сделала дневники своей Главной книгой, из которой видно, как мучительно она преодолевала в себе свое время. Она в дневниках объясняет себе такие вещи, которые вообще нормальный человек не может объяснить.

Не зря на них велась охота, она их закапывала в 1941 году, прибивала гвоздями к оборотной стороне скамейки во времена «ленинградского дела»… Сергей Михалков, просмотрев их, написал, что они никогда не должны быть открыты, поскольку позорят имя советского поэта.

— Она была первой, кто выступил в Союзе писателей после хрущевского доклада с предложением отменить постановление об Ахматовой и Зощенко?

— Да, она говорит, что всем надо покаяться, говорит: «Смерть Фадеева на нашей совести, он ушел, потому что не мог покаяться». А когда ей грозят исключить из партии, она начинает каяться перед партией. Я все думаю, почему? Она ведь писала письма Шаламову, Солженицыну, дело о реабилитации своего мужа Бориса Корнилова прошла от начала до конца. Думаю, чтобы стать человеком, равным этим людям, ей надо было отказаться от советского в себе. А что для нее это значило? Что она от мечты отказывается. Для нее ведь не Сталин был важен, а мечта о социализме, ради которой люди отдавали жизнь. Значит, она предаст их всех? Она не могла этого сделать.

Она всю жизнь ломалась, а тут разламывается окончательно. Она все время пишет про то, что должна написать главную книгу, в которой будет про все поруганное, страшное, что она увидела в тюрьме. Она выходит из нее в тяжелейшей депрессии, но уже человеком, который обращается к будущим поколениям, пытаясь объяснить, что с ними было на самом деле, понимая: все, что сейчас говорится, — ложь. Главная идея, которую она пронесла, — это идея сохранения памяти.

У нее есть удивительное стихотворение «Благое молчание» — об ангеле, дважды ее спасшем. Вероятно, имеется в виду тюрьма и блокада. Дважды для чего? Для того чтобы хранить память. Она потом напишет: «Не забуду тебя, Иерусалим», — то есть всех, кто погиб в блокадном Ленинграде. В блокадном Ленинграде она превращается в человека, способного поднять дух жителей города. Она искупила ту ложь, про которую писала: «Я блевала этой ложью». Но идеалы, на которых советская власть пришла, она не могла из себя вырвать. Копелев сумел, Солженицын перешагнул, и они смогли существовать дальше. А она — нет. И в этом катастрофичность ее судьбы.

— И я бы сказала — предостережение всем тем, кто сейчас строит жизнь на разоблаченных историей идеях.

Оригинал статьи