13 февраля 2019
Публикуем отрывки из воспоминаний Д. Н. Любимова (1864–1942) — государственного деятеля, оказавшегося в центре политических событий в период Первой русской революции. В эти годы Любимов был «правой рукой» всех министров внутренних дел: В. К. Плеве, П. Д. Святополк-Мирского, А. Г. Булыгина, П. Н. Дурново. Будучи внимательным наблюдателем, подмечавшим многие характерные черты эпохи и ее героев, автор подробно описывает, как принимались ключевые решения, так или иначе сказавшиеся на судьбе страны.
Из книги:
Любимов Д. Н. Русское смутное время. 1902–1906. По воспоминаниям, личным заметкам и документам / авт. вступ. ст. и коммент. К. А. Соловьев. — М.: Кучково поле; Ретроспектива, 2018. — 560 с. — (Живая история) ISBN 978-5-9950-0766-1
Вместо предисловия
Управляя канцелярией пяти последовательно сменившихся министров внутренних дел во время смуты начала девятисотых годов, при ее возникновении, развитии и замирении (1902–1906), я был близок к центру власти и мог наблюдать события не со стороны, как большинство, а, так сказать, изнутри. Затем, будучи губернатором (1906–1912), я видел на местах результаты и последствия смуты. Это и побудило меня восстановить мои записки, которые я вел эти годы, а также пересмотреть сохранившиеся у меня документы того времени. К сожалению, многие документы были отобраны у меня большевиками при обыске и аресте. Время начала девятисотых годов было чревато своими последствиями. Существует мнение, что русская революция должна рассматриваться как одно целое, в трех больших эпизодах, называемых по месяцам: октябрь — декабрь 1905 года, февраль 1917 года и октябрь 1917 года. Во всяком случае, думается, без событий 1905 года едва ли была бы возможна победа революции 1917 года. <…>
О термине «интеллигенция» и его понимании
Летом 1903 года был составлен журнал комиссии. При этом был собран громадный материал и составлено делопроизводством несколько записок… Чтобы добыть этот материал, были запрошены все губернаторы и некоторые предводители дворянства особым циркулярным письмом министра, в котором был поставлен целый ряд вопросов. Помню, с этим циркуляром вышел такой случай. Плеве {министр внутренних дел} придавал ему особое значение и несколько раз переделывал сам составленный мною проект. Между прочим, в окончательную редакцию он вставил длинную фразу, начинавшуюся так: «Такое обвинение, само собою разумеется, не может касаться всей русской интеллигенции…» Затем проект циркуляра Плеве почему-то (думается, вследствие личного разговора) послан был на просмотр К. П. Победоносцеву {обер-прокурор Синода}. Победоносцев на другой день вернул циркуляр при собственноручном письме, одобряющем циркуляр, но в конце письма была следующая фраза: «Но, ради Бога, исключите слова “русская интеллигенция”. Ведь такого слова “интеллигенция” по-русски нет. Бог знает, кто его выдумал, и Бог знает, что оно означает. Непременно замените его чем-нибудь…»
Плеве его, однако, не заменил. Быть может, он обиделся, но вернее ни он, ни я не умели этого сделать. Предложенные мною слова «образованное общество» и «образованная часть населения» не подходили к смыслу фразы, говорившей скорее о людях полуобразованных. Я наводил справки, рылся в словарях, но ничего не нашел, кроме того, что слово «интеллигенция» было пущено в обиход в [18]70-х годах известным тогда романистом П. Д. Боборыкиным.... <…>
Сам Плеве придавал слову «интеллигенция» особый смысл. Я много раз от него слышал, что та часть нашей общественности, в общежитии именуемая интеллигенцией, имеет одну, преимущественно ей присущую, особенность: она принципиально, и притом восторженно, воспринимает всякую идею, всякий факт, даже слух, направленные к дискредитированию государственной власти, — ко всему остальному в жизни страны она индифферентна. Вообще для многих — я в том числе — слово «интеллигенция» так и осталось загадочным вплоть до 1917 года, когда она вдруг воплотилась в жизнь и когда — как я также где-то читал — большевики у интеллигенции «украли революцию»… Само же слово «интеллигенция» в Советской России получило характер исключительно бранный.
Любимов о Столыпине
Лично я управлял канцеляриею министра при П. А. Столыпине всего месяц с небольшим, так как высочайшим указом 2 июня 1906 года был назначен виленским губернатором. В это краткое время я постоянно и близко видел Столыпина, но ясно выяснить себе его политическое
кредо, кроме несомненной преданности престолу, мне не удалось. <…>
… у меня сохранилась память о нем [о Столыпине], как о человеке властном, очень самоуверенном, иногда даже заносчивом, но необыкновенно чистом и прямом, никогда не преследующем какие бы то ни было личные интересы. Петра Аркадиевича можно было не любить, но нельзя было не уважать. Мне кажется, главная заслуга Столыпина и заключалась в том, что он своею цельною личностью как бы вернул правительству нравственный авторитет, пошатнувшийся колебаниями, непоследовательностью и многовластием последних двух лет. Когда я впервые услышал его с кафедры Государственной думы, я прямо был поражен его ораторским талантом, притом не деланным, приобретенным опытом и долгою практикою, а непосредственным, так сказать, Божией милостью.
Любимов о будущем Николае II,
когда тот еще был наследником престола и председателем Особого комитета для помощи пострадавшим от неурожая 1892 года, а Любимов – секретарем члена Комитета министра государственных имуществ М. Н. Островского (брата знаменитого драматурга)
Самое интересное в заседаниях — это было наблюдение за председателем — будущим государем. Мы все старались разгадать его воззрения, вкусы, привычки, но не могли похвалиться, что достигли этого… Всегда спокойный, корректный, чрезвычайно воспитанный, наследник не выдавал ни своих симпатий, ни антипатий. К делу он относился с интересом, насколько это требовалось приличием; слушал всех внимательно, мнений своих не высказывал; соглашался, при редких разногласиях, с большинством.
Председательствовал он очень добросовестно, ни разу не пропустил заседания, ни разу не опоздал; был даже случай, когда он приехал первый; собралось только делопроизводство. С членами он был отменно вежлив, называл всех по имени и отчеству; нам, сидящим за отдельным столом, всегда кивал приветливо каждому, входя и уходя; все мы были ему представлены и от него были в восторге.
