О скульпторе Анатолии Ивановиче Григорьеве

Арендт Ариадна. О скульпторе Анатолии Ивановиче Григорьеве – моём муже и единомышленнике // «Искусство твое никуда не  уйдет…»: Ариадна Арендт в кругу московских скульпторов. Воспоминания, письма / сост. Н.Ю. Менчинская, Ю.А. Арендт, Н.Ю. Арендт, М.Ю. Арендт; вступ. ст. М.A. Силиной.  — М.: Фонд «Связь Эпох», 2018. — 464 с.: ил.
 
 <…> Мы стали жить вместе с Толей в начале войны. Произошло это так. Я к тому времени уже рассталась с Айзенштадтом. Моя мама София Николаевна потеряла продуктовые карточки на несколько месяцев, и нас с шестилетним сыном Юрой ждал голод. Толя, узнав об этом, пришёл к нам, поделился своими карточками, и мы стали жить одной семьей, – тем самым он помог нам выжить.

Нам на двоих дали общую мастерскую № 9, соседнюю со старой. Анатолия Ивановича пытались вербовать в КГБ. Однажды к нам пришел незнакомый человек, А.И. посадили в автомобиль и увезли. Вернулся он поздно вечером и рассказал, что его увезли на Лубянку, – он долго ждал своей очереди, пока его вызвали в кабинет к какому-то начальнику, который очень любезно предложил ему сесть напротив. Анатолий Иванович не понимал, в чем дело, но вскоре начал догадываться, что его вербуют в «сексоты». А.И. стал отказываться, а его собеседник продолжал настаивать, говоря, что это не помешает его искусству, ему предоставят любые условия, ему можно будет ездить за границу, посещать музеи в любых странах, что поможет ему быть осведомленным в культурном плане, что он не будет ни в чем нуждаться материально, как он нуждается сейчас, намекал, что А.И. получит звание академика и т.д. А.И. продолжал упорствовать и, наконец, сказал, что ему совесть не позволяет согласиться заниматься тем, что ему предложили.
– «Так значит вы религиозны?» – спросил собеседник. А. И. ответил: – «Да»
 – «Но почему же вы не сказали об этом сразу? Нам такие не нужны! Я не потратил бы столько времени, беседуя вами!» А. И. замолчал, не зная, что ответить
Собеседник сказал: «За отказ от предлагаемой вам должности, в нашей власти вас арестовать. «Арестовывайте», – спокойно ответил А.И. И они расстались. А.И. продолжал работать, хотя, конечно, забыть эту неприятную встречу было невозможно.

Мы вместе постоянно ездили работать в Гжельский скульптурно-керамический завод. В один из таких приездов в Гжель, мы увидели в окно двух совершенно незнакомых людей, одетых в штатском. Меня почему-то взяло беспокойство. Оглянувшись на А.И. я увидела, что он страшно побледнел. Мы вернулись домой, и я спросила причину его взволнованности. Он ответил: «Я думал, что пришли за мной». Я подумала о том же, но на этот раз все обошлось. Но однажды к нам домой (мы жили тогда в деревянном доме 8 на Петровско-Разумовской аллее в городке художников) ночью пришли несколько человек и начался обыск. А. И. посадили на стул, велели не двигаться, обыскали его карманы, потом стали самым дотошным образом обыскивать всю квартиру. Ничего не найдя, взяли с собой какую-то бумажку, вернее, записку, написанную кем-то из знакомых и ещё одну подобную бумажку. Пошли в мастерскую в надежде что-то найти, особенно долго рылись в люке с глиной, перепачкали всю обувь и, конечно, ничего не нашли. Затем Толе велели одеться и следовать за ними во двор, где их ожидала машина. Они все выехали в неизвестном направлении. Это произошло 17 апреля 1948 года.

Главным обвинением были частые беседы об Индии и увлечение индийской философией. Мы с нашими друзьями часто собирались у моей тётки Ольги Александровны Будкевич. Она была мудрейшая и очень образованная женщина, до революции она была членом теософского общества, которое ставило перед собой задачу установить на земле равенство всех народов посредством единения всех религий. Наиболее подходил для этой цели буддизм, каким его исповедуют в Индии и где по статистике происходит меньше всего преступлений и жестокости. Толя был обвинен в шпионаже в пользу Индии по сфабрикованному делу «Антисоветское Теософское подполье», а непосредственной причиной ареста послужила его частная беседа об Индии. В то время в СССР приезжал Рабиндранат Тагор. Толя посетил две его лекции и был им восхищен, он слепил по памяти и фотографиям портрет Тагора. На Лубянке Толе предъявили нелепое обвинение в том, что он давал шпионские сведения Тагору. Когда Толя рассмеялся такому нелепому обвинению, ему возразили: «Вы ведь знакомы с Тагором, Вы не можете отрицать свое знакомство с ним, вот Ваши слова, вот что записано из достоверного свидетельства» и прочитали вслух из бумаг, записанных «кем-то» с Толиных слов: «Я знаком с Тагором» На что А.И. ответил: «Да, я знаком не только с Тагором, но еще и с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем». Он, конечно, имел в виду знакомство с их творчеством, а не личное знакомство.

Через некоторое время после того, как Анатолия Ивановича посадили, были разрешены передачи. Я носила передачи, а в ответ получала его короткие записки о том, что передача получена, это продолжалось довольно долго. На Лубянке у нас были даже свидания. Разделенные решёткой, мы беседовали, Толя был неплохо настроен, всегда говорил что-нибудь утешительное, чтобы я не горевала. Как то меня спросили, кем я ему прихожусь.
- Жена, – ответила я.
- Покажите брачное свидетельство.
- Мы не зарегистрированы.
- Тогда я не могу взять у вас передачу.

Как-то раз я пришла на Лубянку, и мне сказали, что А.И. отправлен по этапу. Решением Особого Совещания он был приговорён к восьми годам лагерей и вскоре отправлен по этапу в Норильск, затем в подмосковную шарашку Кучино, а затем весной 1953 года в Воркутлаг. На Лубянке мне сказали, чтобы я ждала его письма с новым адресом. Я получила его первое треугольное письмо еще с этапа. А потом регулярно стала получать эти треугольные письма. Когда А.И был переправлен в Воркутлаг, письма стали регулярно приходить и оттуда. Ему давали право писать по одному письму в месяц.

Какое-то время Толя работал на общих работах, потом ему удалось заняться в лагере скульптурой. По возвращении он показал несколько сохранившихся фотографий скульптур, сделанных в Норильске.
 <…>
Когда Толю посадили, меня лишили нашей общей мастерской; часть работ забрал к себе профессор биолог В.В. Ковальский. Другую часть работ пришлось поместить в ветхий деревянный сарай нашего друга, врача Н.Ф. Усольцева, находящийся на территории психиатрической больницы на улице 8-го Марта, но там обрушилась крыша и почти все работы погибли. Мне дали маленькую мастерскую в доме №15 (сейчас № 9) по Верхней Масловке, в которой я одна еле помещалась.

В ночь на 5 марта 1953 года, когда умер Сталин, Толе приснилось, что он вылепил огромную фигуру Сталина, и она рухнула. О том, что Сталин умер именно в тот день, Толя узнал позже – сон оказался пророческим. Перед тем, как Толю должны были освободить, я регулярно ходила на Лубянку в приёмную МГБ. Мне говорили, что дело пересматривается. Для окончательного решения вопроса он был вызван в Москву.
И вот, 6 декабря 1954 года раздался телефонный звонок, официальный голос сказал, что Анатолий Иванович Григорьев находится на Лубянке, что осталось провести какие-то формальности, и я могу его дождаться и увезти домой! Я наняла такси, которое ждало меня неподалеку. Я прождала на Лубянке много часов, пока закончатся все формальности. Наконец, Толя появился, одетый по-зимнему в бушлате и теплой шапке. На всех одеждах были нашиты или напечатаны номера, как полагалось каторжанину… Какое это было счастье видеть его вновь таким сияющим! Трудно описать словами нашу радость! Нам обоим казалось, что стоило пережить все тяготы ради этой счастливой встречи, ради такого счастья! Да он сиял, сиял долго-долго!
Толя отсидел 6 лет и 8 месяцев и был выпущен раньше назначенного срока (8 лет).