Краткая теория смеха: для чего человеку нужен юмор? // Теории и практики (13.02.2017)

Смех — это рефлекс, у которого, кажется, нет никакой биологической цели, но он часто помогает избавляться от одиночества, смягчать агрессию, побеждать в спорах, быстро определять, кто «свой», и даже решать проблему неравенства. Ученый Стивен Пинкер, который занимается экспериментальной психологией и когнитивными науками, собрал разные идеи и исследования, посвященные юмору, и описал природу смеха. T&P публикуют главу из его книги «Как работает мозг», которая вышла на русском языке в издательстве «Кучково поле».

Что тут смешного?

Вот как описывает проблему юмора Артур Кестлер: «Какую ценность для выживания представляет непроизвольное одновременное сокращение 15 лицевых мышц в сочетании с определенными звуками, зачастую неудержимыми? Смех — это рефлекс, но рефлекс уникальный тем, что он не служит никакой явной биологической цели; его можно назвать рефлексом-роскошью. Его единственная практическая функция, насколько можно судить, состоит в том, чтобы принести временное облегчение от бремени утилитарности. С эволюционной точки зрения там, где появляется смех, в скучную Вселенную, управляемую законами термодинамики и выживания сильнейшего, закрадывается элемент легкомысленности.

Этот парадокс можно сформулировать иначе. Нам кажется вполне рациональным, что яркий свет, бьющий прямо в глаз, заставляет зрачок сжиматься, или что воткнувшаяся в ногу булавка заставляет немедленно отдернуть ногу — потому что и «стимул», и «реакция» находятся на одном и том же физиологическом уровне. Однако факт того, что сложная мысленная деятельность вроде прочитывания страницы из работы Тербера должна вызывать специфическую моторную реакцию на рефлекторном уровне, — односторонний феномен, который озадачивал философов еще с античных времен».

Теперь постараемся свести воедино основные нити из рассуждений Кестлера, из более поздних идей эволюционной психологии и из исследований, посвященных собственно юмору и смеху.

Смех, как отмечает Кестлер, — это непроизвольные звуки. Как знает любой школьный учитель, он отвлекает внимание от говорящего и мешает продолжать. Кроме того, смех заразителен. Психолог Роберт Провайн, исследовавший этологию смеха у людей, установил, что люди смеются в тридцать раз чаще, когда они находятся рядом с другими людьми, чем когда они в одиночестве. Даже когда люди смеются наедине с собой, они нередко представляют, что рядом с ними другие люди — они читают текст, написанный другим человеком, слышат его голос по радио или видят его по телевизору. Люди смеются, когда слышат смех; именно поэтому в телевизионных комедиях используются аудиозаписи смеха, чтобы компенсировать отсутствие живой аудитории. (Предшественником этого явления была барабанная дробь или удар по ободку барабана после шутки одного из комедиантов в водевиле.)

Все это приводит к двум выводам. Во-первых, смех выражается с помощью звуков не потому, что он представляет собой высвобождение накопившейся эмоциональной энергии, а потому, что так его могут слышать другие; это форма коммуникации. Во-вторых, смех является непроизвольным по той же причине, по которой непроизвольный характер носят другие проявления эмоций. Мозг делает честную, непритворную и довольно дорогостоящую рекламу психического состояния, передавая контроль от систем вычисления, отвечающих за произвольные действия, движущим элементам нижнего уровня, отвечающим за материальную часть человеческого тела. Как и в случае проявления злобы, сочувствия, стыда или страха, мозг идет на те же самые шаги, чтобы убедить аудиторию в том, что внутреннее состояние человека является искренним, а не поддельным.

Адриан Брауэр, «Юноша, делающий гримасу», 1632-35

По-видимому, у других видов приматов есть аналоги смеха. Социобиолог Иренеус Эйбль-Эйбесфельдт слышит ритмичные звуки смеха в «окрикивании», которое издают обезьяны, когда собираются в группу, чтобы запугать или атаковать общего врага. Шимпанзе издают другой звук, который приматологи описывают как смех. Это придыхательный звук, который произносится и на выдохе, и на вдохе, и он больше напоминает храп, чем «ха-ха-ха», из которого состоит человеческий смех. (Не исключено, что у шимпанзе существуют и другие разновидности смеха.) Шимпанзе «смеются», когда щекочут друг друга, прямо как дети. Щекотание заключается в том, чтобы дотронуться до уязвимых частей тела, притворяясь, что нападаешь. Многие приматы и дети во всех человеческих сообществах затевают потасовки, во время которых тренируются драться по-настоящему. Драка понарошку — это всегда дилемма для ее участников: потасовка должна быть достаточно реалистичной, чтобы предоставить полезную возможность потренировать навыки защиты и наступления, однако каждая из сторон должна показать другой, что это нападение понарошку, дабы драка не переросла во что-то более серьезное и никто не пострадал. Смех шимпанзе и другие «игровые лица» у приматов сформировались как сигнал, что драка затеяна, как говорится, в шутку. Итак, у нас есть два варианта прототипа смеха: сигнал коллективной агрессии и сигнал притворной агрессии. Одно не исключает другого, и оба варианта в совокупности могут помочь пролить свет на суть смеха у людей.

Юмор нередко представляет собой разновидность агрессии. Когда над тобой смеются, это неприятно и воспринимается как нападение. В основе многих комедий лежат грубый фарс и оскорбительные шутки, а в менее изысканной обстановке — в том числе, в сообществах охотников-собирателей, где происходила наша эволюция, — юмор может быть откровенно садистским. Дети часто смеются до истерики, если другому ребенку больно или с ним случилась неприятность. То же самое мы находим и во многих публикациях, посвященных юмору среди охотников-собирателей. Когда антрополог Реймонд Хеймс жил с племенем екуана в дождевых лесах Амазонии, он однажды ударился головой о перекладину у входа в хижину и упал, скорчившись от боли и обливаясь кровью. Свидетели этого происшествия просто тряслись от смеха. Нельзя сказать, что мы сильно отличаемся от них. В былые времена в Англии публичная казнь была событием, на которое можно было прийти всей семьей и вдоволь посмеяться над осужденным, пока его будут вести к виселице и казнить. В книге «1984» Оруэлл представил в виде отрывка из дневника Уинстона Смита сатирическое изображение популярного развлечения, которое беспокоит своим сходством с типичным вечером в суперсовременном кинотеатре:

Вчера в кино. Сплошь военные фильмы. Один очень хороший, где-то в Средиземном море бомбят судно с беженцами. Публику забавляют кадры, где пробует уплыть громадный толстенный мужчина, а его преследует вертолет. Сперва мы видим, как он по-дельфиньи бултыхается в воде, потом видим его с вертолета через прицел, потом он весь продырявлен, и море вокруг него розовое, и сразу тонет, словно через дыры набрал воды. Когда он пошел на дно, зрители загоготали. Потом шлюпка полная детей и над ней вьется вертолет. Там на носу сидела женщина средних лет, похожая на еврейку, а на руках у нее мальчик лет трех. Мальчик кричит от страха и прячет голову у нее на груди, как будто хочет в нее ввинтиться, а она его успокаивает и прикрывает руками, хотя сама посинела от страха. Все время старается закрыть его руками получше, как будто может заслонить от пуль. Потом вертолет сбросил на них 20-килограммовую бомбу, ужасный взрыв, и лодка разлетелась в щепки. Потом замечательный кадр, детская рука летит вверх, вверх прямо в небо, наверно, ее снимали из стеклянного носа вертолета, и в партийных рядах громко аплодировали…

С одной стороны, мне трудно даже читать этот отрывок, но с другой стороны, никогда я не смеялся в кино больше, чем когда Индиана Джонс вытащил пистолет и застрелил ухмыляющегося египтянина с кривой саблей в руках.

Тот ужас, который вызывает у нас Оруэлл своим душераздирающим описанием ужаса жертв, показывает, что стимулом для смеха не может быть одна только жестокость. Предмет насмешек должен быть представлен как предъявляющий незаслуженные претензии на достоинство и уважение, а смешной инцидент должен немного сбить с него спесь. Юмор — враг помпезности и внешнего приличия, особенно если они служат опорой для авторитета противника или вышестоящего. Наиболее привлекательный объект насмешек — это учителя, проповедники, короли, политики, военные чины и другие сильные мира сего. (Даже злорадство екуана кажется нам более понятным, если мы узнаем, что они — народ небольшого роста, а Хеймс — дюжий американец.) Едва ли не самая смешная ситуация, которую я видел в реальной жизни, произошла во время военного парада в Кали (Колумбия). Во главе парада гордо шествовал офицер, а перед ним не менее гордо шествовал уличный мальчишка лет семи или восьми, задрав кверху нос и величественно размахивая руками. Офицер пытался отогнать мальчишку, не сбившись при этом с шага, однако мальчик все время умудрялся проскочить на несколько шагов вперед и продолжал идти во главе процессии по улицам города.

Потеря собственного достоинства также лежит в основе неизменной привлекательности непристойного и «туалетного» юмора. Большинство шуток в мире напоминают скорее комедию «Зверинец», чем юмор «Алгонкинского круглого стола». […]

Конечно, мы бы никогда не стали смеяться над такими инфантильными шутками. Наш юмор всегда «пикантный», «житейский», «колоритный», «фривольный», «сочный» или «раблезианский». Секс и экскременты напоминают о том, что кто бы ни претендовал на то, что он двадцать четыре часа в сутки сохраняет достоинство, его утверждение неубедительно. Так называемое разумное животное испытывает безудержное желание спариваться, стонать и извиваться. И, как писал Исак Динесен, «что есть человек, если подумать, если не гениальная и точная машина, которая бесконечно искусно превращает ширазское красное вино в мочу?».

Впрочем, как ни странно, юмор одновременно является излюбленной тактикой в риторике и интеллектуальных дебатах. Остроумие в руках искусного полемиста может превращаться в опасное оружие. Рональд Рейган своей популярностью и эффективностью на посту президента был во многом обязан своей способности одним остроумным замечанием заставить замолчать оппонентов и критиков — хотя бы на минуту; например, отражая вопросы о праве на аборт, он как-то сказал: «Как я вижу, все, кто выступает за аборты, уже успели родиться». Философы любят пересказывать реальную историю о теоретике, который заявил на научной конференции, что хотя в некоторых языках для выражения утверждения используется двойное отрицание, ни в одном языке не используется двойное утверждение для выражения отрицания. Один из слушателей в задних рядах ответил на это: «Да-да…». Может быть, Вольтер и был прав, когда писал, что «остроумное высказывание ровным счетом ничего не доказывает», сам Вольтер был известен своей склонностью к использованию как раз таких высказываний. Идеальное саркастическое замечание может принести оратору мгновенную победу — заслуженную или нет — и заставить его оппонентов замолчать. Мы часто видим, что в одном емком изречении содержится истина, на доказывание которой другими словами ушло бы несколько страниц.