Ольга Берггольц. Мой дневник (1923–1929) // Год литературы (17.05.2017)

По согласованию с наследником Ольги Берггольц сотрудники РГАЛИ подготовили первую полнотекстовую научную публикацию всех ее дневников. В хронологической последовательности выйдут четыре тома: дневники юности 1923—1929 гг.; 1930-х гг.; записи военного (1941—1945 гг.) и послевоенного (1946—1971 гг.) времени. По своему значению эта публикация сопоставима, пожалуй, только с дневниками К. И. Чуковского.

В настоящее время издан первый том.

При помощи ускоренной съемки за пару минут можно увидеть, как гусеница превращается в бабочку.

Юношеские дневники Ольги Берггольц — это быстрая съемка ее взросления в литературном исполнении.

Первая запись сделана 24 января 1923 года двенадцатилетней девочкой, которой кажется блестящей мысль надеть овце на голову корзину. Она хочет непременно получить пятерку с плюсом и боится контрольных работ, потихоньку пьет пиво на именинах тети, стыдится танцевать с мужчинами, играет в жмурки и верит в скорый конец света: «Юпитер вышел из своей орбиты и летит на нашу землю. Это выдумали ученые и даже знают, где именно столкнется с Землей Юпитер: в великом Океане. […] нашей бедной Земле будет — капут». Заключительные записи сделаны весной 1929 года, незадолго до девятнадцатилетия Ольги Берггольц. К этому времени она стала поэтом (уже в шестнадцать лет она зарабатывала литературным трудом на чулки, мыло и дрова) и матерью, мучительно пыталась не «обмещаниться», не стать «домашним животным под названием “жена”», искала силы на уход за ребенком, ненавистный быт и творчество.

Взросление Ольги Берггольц удивительно точно совпало со временем становления нового советского государства. Закончилась Гражданская война, в декабре 1922 года был создан СССР, который постепенно получил международно-правовое признание. В 1920-е годы была провозглашена «культурная революция» — кампания по преобразованию общественного сознания и воспитанию молодежи в новой коммунистической идеологии. Искоренение религиозного сознания, ликвидация неграмотности и культурно-просветительская работа в среде крестьян и рабочих мыслились как основа новой социалистической культуры. Дневники Ольги Берггольц показывают, как происходила эта трансформация сознания, как рядом со старыми привычками и традиционными взглядами «прорастали» новые идеи. В ее семье еще праздновали Рождество, Пасху, именины, и сама Ольга на первых страницах исполнена детского радостного религиозного чувства. Постепенно оно размывается, уступая место сомнениям, неизбежным в подростковом возрасте. Семейные неурядицы, скандалы матери и бабушки (свекрови), пьянство и измены отца создавали атмосферу «мещанской мелодрамы», «мутного, грязного болота». Эти обстоятельства сыграли в ее социалистическом «обращении» едва ли не большую роль, чем государственная пропаганда.

Мысль о противоречии показной набожности и действительных поступков, возникнув раз, будет повторяться снова и снова.

24 января 1924 года она записала: «Сегодня в школе был митинг по случаю смерти Ильича. Я читала свое стихотворение по случаю его смерти. […] я начинаю все больше и больше симпатизировать идейным коммунистам. […] Может быть, я и не запишусь в партию, но в жизни я буду идейной коммунисткой… Вот, как религия? Я на сильном переломе: я разуверилась почти что во Христианах, а Бог? — он так далеко… […] Да, христиане! Вот они — слова пустые. Хотя бы наша бабушка. Она молится, исповедуется, а первая сплетница. За что она обижает сейчас нашу дорогую мамочку. Она — верующая в Бога! Я творю дурные дела, но я не говорю, что я христианка. Дрянь они!» То же и в другом месте: «Она читает Евангелие, плачет над «Записками институтки», следит за лампадочками, причащается 10 раз в году, и между тем? Сплетничает, осуждает и т.д.».

Любопытна и другая запись: «Сейчас пришла Елена Павловна и объявила: «Товарищ Ленин приказал долго жить»; и все обрадовались. Но я не обрадовалась: мне жаль Ленина. Почему? Не знаю. Но, мне страшно признаться, мне кажется, что я схожусь с ним во взглядах. Ой! Спи с миром, Владимир Ильич! Ты умер 9-го января на своем посту. Как захохочут папа и мама, когда узнают или прочтут это. Ну, пусть. Назовут «комсомолкой». Ха-ха-ха!»

При всей яростности государственной борьбы за умы молодежи Ольга Берггольц размышляет, сомневается, ее критическими наблюдениями пронизан весь дневник. Вот лишь некоторые из них. 9 августа 1925 года она увидела больных в деревне, которые не получали должного ухода: «Что же должны чувствовать эти больные, читая в газетах о великолепных рабочих больницах и домах отдыха, где рабочие нагуливают 15 фунтов. И что еще должны чувствовать они, читая, что на «починку ростральных колонн отпущено 40 000 рублей».

8 июля 1928: «… пропала куда-то восторженность, хорошая гордость за каждый шаг… Видишь, в сущности, в массе — некультурность, обывательщину, официальщину, и чем дальше, тем все больше видишь не нового, а реставрирующегося старого или подделывающегося под новое. Столько омерзительного повылезало на свет, что скучно. «Настоящим комсомольцем» считается тот, кто смотрит сквозь пальцы на все это или, если ему укажут — начинает кричать: «да, но мы это поборем, мы растем, мы…» Нет, мы не впадаем в панику, но что-то мало заметны результаты работы… Господи, как трудно во всем разобраться, если никому на слово не верить».

22 июля 1928 года: «Я не могу признать, что прекрасное и восприятие прекрасного всецело классово! […] если меня приводит в состояние экстаза глубоко не пролетарское стихотворение […] неужели это значит, что я «механистически восприняла марксизм»? ну, я знаю, что это не пролетарское, но все-таки это не менее прекрасно. Чорт знает что!!»

21 января 1927 года (в неполных семнадцать лет) она пишет: «Как можно критиковать стихотворение со стороны содержания? Если я так хочу написать — то кто же может сказать мне: «А ты не хоти!» Глупо. Вот я буду писать так, как мне хочется». Полудетское недоумение и вера в свободу творчества, юношеский энтузиазм — все это обрубит ее арест и пытки в 1938 году…

Революция поменяла жизненные устои миллионов людей, превратила Юсуповский дворец в «Дом печати», где проводились литературные вечера. Однако девушки остались девушками, и Ольга, комсомолка и дочь врача, в одиночестве мечтала на тахте в Мавританской комнате о своем возлюбленном. Ее беспокоило не только социалистическое строительство, но и веснушки и прыщи на носу, «развитой бюст» и хороший цвет лица, изводила любовь к кинозвезде: «Мечтаю и мечтаю о Фербенксе… Милый Дугласик!.. В толстовке я ничего выгляжу, только нос в пятнышках!! Сегодня пойду подавать заявление в комсомол. Только я хочу там работать, а не прозябать».

Ее записи интимны и универсальны в своей интимности — отношения девочки-подростка с родителями, ее первые любовные и чувственные переживания, материнские заботы отчетливо проступают сквозь толщу девяти десятилетий.

Примечательность юношеских дневников Ольги Берггольц кроется не в ее последующей известности, а в том, о чем писал Алан А. Милн, имея в виду Дж. Китса: «Поведайте нам, почему мальчик стал аптекарем, расскажите, как аптекарю пришло в голову сочинить «Эндимион», но позвольте самим догадаться, что автор «Эндимиона» встретит Вордсворта и Шелли, и они воспримут как должное его «Оду к соловью». Известно, как сложилась жизнь Ольги Берггольц — она вошла в среду знаменитых советских литераторов, пережила арест, войну, блокаду, потеряла детей. Мы можем прочитать ее автобиографические «Дневные звезды», но, закрывая первый том ее дневниковых записей, все равно хочется спросить — когда же выйдет следующий?

Ольга Берггольц. Мой дневник. Т. 1: 1923—1929 / составление, текстологическая подготовка, подбор иллюстраций Н. А. Стрижковой; вступительные статьи Т. М. Горяевой, Н. А. Стрижковой; комментарии, указатели О. В. Быстровой, Н. А. Стрижковой. — М.: Кучково поле, 2016.